При слове «реанимация» у многих людей возникают ассоциации с тяжёлой болезнью, травмой, появляется чувство тревоги, предчувствие опасности, отчаяние. А если к этому добавить «детская», то эмоции могут зашкаливать. Однако, как бы тяжело ни было, есть те, кому по долгу службы нужно сохранять хладнокровие. Это медики, работающие с детьми в реанимации, в том числе детские анестезиологи–реаниматологи.
Каков путь в эту профессию, какими качествами необходимо обладать, есть ли у врачей суеверия и как справиться со стрессом после тяжёлой смены, мы попросили рассказать главного внештатного детского специалиста — анестезиолога-реаниматолога Минздрава Свердловской области Фёдора Брезгина.
— Фёдор Николаевич, расскажите, пожалуйста, как становятся детскими анестезиологами-реаниматологами?
— Путь в эту профессию начинается, в общем-то, так же, как и во взрослую реанимацию — с обучения в медицинском университете, а затем в ординатуре. Именно в ординатуре молодые доктора впервые знакомятся с этим профилем работы. Стажировки проходят как во взрослых, так и в детских отделениях. И уже на этом этапе человек может сделать для себя вывод, способен ли он работать с детьми. Потому что эмоционально это действительно сложно.
— А как обстоит дело с теми, кто уже работает в профессии? Всех ли готовы принять на работу в детское отделение?
— Не будем скрывать: отрасль нуждается в новых работниках, но могу смело ответить за всех своих коллег–руководителей: просто так человека сюда на работу не возьмут. Он должен любить детей, понимать свою ответственность. Ну, а если соискатель надеется обрести, скажем так, тёплое место, чтобы только получать льготы и бонусы, — не выйдет. Здесь работают по убеждению.
— А в самой работе взрослого и детского реаниматолога есть разница?
— Разумеется, в первую очередь сложности возникают из-за анатомофизиологических особенностей детей. Их организм не такой, как у взрослого. Малыш, которому полтора месяца, первоклассник и, например, старшеклассник — совершенно разные пациенты с точки зрения анестезиологии–реаниматологии. Плюс немаловажный фактор — ребёнок чаще всего не может объяснить, что у него болит, как он себя чувствует. Детей надо понимать, быть очень внимательным к их эмоциям, положению тела и другим, казалось бы, не значимым «мелочам». Именно такие нюансы могут отпугнуть потенциальных кандидатов на трудоустройство.
— Насколько важно абстрагироваться от эмоций во время работы?
— Без сопереживания здесь работать невозможно. Совсем без эмоций — это не про нас. В то же время их избыточное количество вредит работе. Потому что в нестандартной ситуации нужно очень быстро принимать решения, для реаниматологов это очень характерно. Должно быть разумное хладнокровие. Плюс у врача должен присутствовать внушительный объём знаний: нужно хорошо знать физиологию, патофизиологию, анатомию, фармакологию. Быстрое вычленение из багажа знаний необходимой информации — это, несомненно, часть работы.
— А есть те, у кого это не получается?
— Да, мне известны такие случаи. Люди хотели прийти в детскую анестезиологию, устроились на работу. У одного из них, к сожалению, скончался пациент — по совершенно не зависящим от доктора причинам, просто сам случай был очень тяжёлый. Коллега сказал, что дальше работать не сможет. Второму специалисту также тяжело далась работа — он не смог видеть страдания детей. Но это не означает, что те, кто продолжает работать, равнодушные люди. Такого нельзя сказать ни про одного нашего специалиста.
— Есть ли какая-то зависимость от этой работы? Добавляет она в жизнь адреналина и ощущается ли его нехватка, когда вы не работаете?
— Я могу сказать только о себе. Да, определённая психологическая зависимость от работы есть. Если я не дежурю два-три дня или бываю в отпуске две-три недели, уже начинается беспокойство: возьмёшь телефон, позвонишь коллегам, спросишь о пациентах, об их состоянии. Этого действительно не хватает. Думаю, что у части докторов такое тоже есть, иначе они бы не работали в этой специальности. Наиболее сильная мотивация, мне кажется, — положительный результат, это подстёгивает продолжать.
Однако бывают и противоположные ситуации — профессиональное выгорание людей, когда они уже хотят уйти из специальности. Так как у нас льготный стаж, некоторые дорабатывают минимально требуемый срок и уходят, а затем работают, например, педиатрами, врачами ультразвуковой диагностики.
— Анестезиологи-реаниматологи — верующие люди? Есть ли у них суеверия?
— Да, определённые суеверия существуют. Но всё это очень индивидуально, поэтому опять же расскажу о себе. Мне кажется, у каждого должна быть определённая зона комфорта. Если человек убеждён, что то или иное суеверие создаёт этот психологический комфорт, то ничего плохого в этом я не вижу. Что касается отношения к религии, то многие из наших коллег — верующие люди.
— Что вы чувствуете, когда не удаётся спасти пациента?
— Безусловно, сожаление. Даже если речь о предполагаемом неблагоприятном исходе — обращу внимание на то, что именно «предполагаемом», потому что предсказать на 100% невозможно. Именно поэтому мы оказываем помощь до последнего, делая всё, что в наших силах. Применяем все нам известные методики. После того, как приходит осознание, что мы делали-делали, но, увы, это не помогло, у большинства моих коллег наступает этап анализа. В коллективах идёт обсуждение, почему так произошло, что ещё можно было сделать. Это происходит везде — в ординаторской, в столовой. И это не навязано кем-то, какими-то комиссиями, это идёт от самих людей.
— Как вы справляетесь со стрессом?
— Многие наши коллеги находят отдушину в спорте; те, кто постарше, отдыхают на природе, на даче. Это позволяет переключиться, «отключить» голову, сместить фокус внимания. Невозможно постоянно жить мыслями о работе и пациентах, иначе очень быстро наступает профессиональное выгорание. Ещё один важный момент — поддержка семьи, в первую очередь, эмоциональная. Если нет понимания сути твоей работы от супруга/супруги, то действительно тяжело.
— Если случится так, что помощь потребуется вашему близкому человеку, вы возьмётесь за это?
— Если выбора нет, то сделаю сам. Если выбор есть — буду обращаться к коллеге, которому доверяю. Здесь должно быть абсолютное доверие, и ни в коем случае нельзя вмешиваться.
— Можно ли сразу определить, кому из пациентов удастся помочь, а кому нет?
— Делать какие-либо выводы можно только опираясь на совокупность объективных данных. Наша специальность отличается тем, что есть много инструментов для их получения: лабораторные и инструментальные исследования, специализированные шкалы тяжести состояния, повреждений, обязательное взаимодействие с коллегами других специальностей. Конечно, у людей есть некая интуиция, но однозначный ответ вам никто не даст. То же самое и в общении с законными представителями пациентов — никто и никогда не даёт никаких прогнозов. Да, есть тяжёлые патологии, где исход может быть спрогнозирован, но, опять же, это делается на основе объективных данных. И, повторюсь, мы не прекращаем оказывать помощь, мы работаем до конца.